В минувшие выходные в Сахаровском центре в Москве состоялась конференция «Российские реалии: государство, социум, гражданское общество», собравшая интересный круг академических экспертов. Темы секций: политика, историческая память, гражданское общество, социальный порядок, а также политические репрессии и гражданская солидарность. Завершилась конференция необычной секцией «Общество и невроз», о пограничных расстройствах постсоветской личности и о том, как власть воспитывает людей через аффекты. «Засекин» приводит несколько тезисов и сокращенных цитат, выбранных и записанных куратором конференции, журналистом и автором телеграм-канала EventsAndTexts Борисом Грозовским.
Кирилл Рогов, политолог, журналист.
При такой экономической динамике политический режим не будут любить просто так. Кого-то должны сажать в тюрьму.
Удастся ли авторитарная трансформация, транзит к авторитарной гегемонии? Кирилл рассмотрел 6 факторов, которые могут на это влиять.
1. Экономическая динамика не способствует авторитарной трансформации: вспыхивают протестные настроения).
2. Доля ресурсной ренты в ВВП (снижается с начала 2000-х) – маловата для устойчивых авторитарных режимов.
3. Международный контекст способствует утверждению авторитаризма: развитый мир «в раздрае».
4. Но в России нет традиционного общества, традиционных ценностей.
5. Политическая культура – поддержка идеи «сильного лидера». Тут мы чемпионы.
6. Информационная среда – не способствует (проникновение интернета).
Факторы не дают однозначного ответа. Нет институциональных условий ни для авторитаризма, ни для перехода к демократии. Но насколько велика субъективная решимость лидеров сделать это?
Наталья Зубаревич, профессор географического факультета МГУ, директор региональной программы Независимого института социальной политики.
Главная тема ближайших лет в экономике: будут ли раскулачивать Москву? Доля Москвы в платежах налога на прибыль, уплачиваемая консолидированными группами, превысила 20%.
Леонид Гозман, психолог, общественный деятель, политик.
Изначально было так. Президента можно не любить. Но «национального лидера» не любить нельзя.
Но потом ощущение праздника ушло, и нацлидер стал всего лишь командиром осаждённого гарнизона.
Далее – уход от реальности. Вместо великой России – великие иллюзии: наркомания, как суть политики.
Вокруг – вечные враги. Вместо жизни в реальном мире – поиски духовного превосходства.
Все это будет работать, пока у нации есть ощущение удовлетворенности политическими успехами. К тому же, есть разочарование нации в вожде, как в любимом мужчине: старение, обманы…
Но и «вождь» разочарован: произошло изменение его субъективного мира. От позитивных ожиданий к «все вокруг враги и обманывают». От естественной вестернизации – к особому пути. Феноменология невроза, выраженного в отторжении реальности, воспроизводится на уровне целой нации, во внешней и внутренней политике государства.
Татьяна Честина, председатель правления ЭКА — Зеленого движения России.
Протесты против московского мусора в регионах не только экологические. В них есть и антиколониальный пафос. Поэтому в регионах мне бывает стыдно признаваться, что я из Москвы. И здесь очень важна гражданская солидарность . Важно показать, что мы – москвичи – такие же, как они, что мы не поддерживаем «мусорную» политику московских властей.
Элла Панеях, социолог, доцент НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге.
Вы помните время, когда все уже отремонтировали свои квартиры, но в подъезд войти было ещё невозможно?
Потом это исправилось. Так мы начали подниматься по ступенькам пирамиды Маслоу. Начался бум психологического образования, просвещения. Люди начали читать книги об устройстве окружающего мира, в целом менее травматичными становятся отношения в парах.
Общество начинает жить постмодернистскими ценностями, быстро догоняя западные, где эта модернизация неспешно шла с 1960-х. Государство очень сильно отстаёт в развитии. Отсюда помешательство власти на угрозах: государство тоже гуманизируется, но медленнее. А общество очень сильно и нервно реагирует на ситуации, в которых из государства лезет архаика. Например, ситуация с лекарственным снабжением.
Повышающаяся в последнее время репрессивность государства – ответ на это расхождение потенциалов.
У него клинч – ему надо подавлять политическую и гражданскую мобилизацию.
Потенциал усиления репрессивности огромный, а других средств нет.
Увеличить раздачу лекарств можно, но при этом сильно увеличивается бюрократическая нагрузка на получателей «госпомощи». Они недовольны. Государство недоумевает: «какие протесты, мы же увеличили раздачу лекарств! Ну это точно американцы инспирировали!»
И оно вновь увеличивает репрессии.
Андрей Захаров, философ, преподаватель РГГУ и Школы гражданского просвещения, соредактор журнала «Неприкосновенный запас».
Низовая организация в России всегда была очень сильной. Но общины обслуживали интересы центральной власти, решая задачи, которые ставило перед ними государство. Это было ноу-хау Российской империи. В итоге, право на самоуправление оказалось обязанностью. Оно стало службой не местным интересам, а государству.
При «коммунистах» ничего не изменилось.
В последние десятилетия, сокращая ресурсную базу МСУ, государство все больше наделяет его госфункциями. И задачей быть громоотводом, если что-то происходит.
Сворачивать или ущемлять МСУ при Владимире Путине даже не пришлось: эти органы как были, так и остались придатком госвласти. МСУ раздавлено вертикалью власти.
Муниципалитеты сегодня не столько предоставляют населению услуги, сколько следят за предоставлением госуслуг, перекладывая все на господрядчиков.
Может быть, Россия навсегда опоздала с общинным самоуправлением?
Дмитрий Рогозин, социолог, преподаватель факультета социальных наук МВШСЭН («Шанинка»).
Вопросы о доверии к власти – не из жизненного мира старшего поколения. Ее просто нет рядом. Они голосуют за Владимира Путина, просто отдавая тем самым дань государству, чтобы оно о них ещё на какое-то время забыло.
– А вы хотите, чтобы ваш ребёнок работал там же, где вы?
– Боже упаси.
– А чтобы он жил там же, где вы?
– Ни в коем случае.
В результате дети переезжают из посёлка в поселок городского типа, оттуда в город, затем в Москву, а далее за рубеж. Семейные связи рвутся, и старики остаются одни.
Но для счастливого старения нужно не «много денег», а близость, социальные связи, продолжающиеся отношения с миром.
…Взгляд в будущее в нашей стране – это всегда авантюризм. А граница бедности – отсутствие представлений о будущем, планов и мечтаний.
Социологическая новость этого года: респонденты стали меньше жаловаться. Не видят смысла. Теперь они смеются над собой и ситуацией своей бедности.
Александр Черкасов, председатель совета Правозащитного центра «Мемориал».
Все больше политзаключённых в России – члены религиозных организаций. Тут не надо ничего доказывать – ни деяний, ни умысла. Достаточно участия в деятельности таких организаций. Теперь эта же схема распространяется на «нежелательные организации». Отнесение людей к той или иной категории теперь достаточно, чтобы применить к ним уголовную репрессию.
Разросшиеся силовые структуры и законодательство – опаснее злой воли. Не было бы столько «экстремистов», если бы не было в каждом регионе Управления по борьбе с экстремизмом. Та же история с иностранными агентами.
Мы наблюдаем аутоиммунную болезнь, когда структуры борются не болезнями, а с тем, что от неё защищает. Есть структура, есть план – надо отчитываться. Есть силовики, есть деньги – надо работать.
Ольга Романова, основатель движения «Русь сидящая», журналист.
В зонах произошло полное сращивание власти и криминала. Больше нет «красных» и «чёрных» зон. Цель власти в колониях – чтобы было тихо, чтобы жалобы не выходили за пределы колонии. А кто жалуется – бить. Это обеспечивают «комитеты», получая в обмен особые условия существования в зоне. Результат – полное сращивание власти и криминала.
И важно, чтобы все мы боялись тюрьмы. Даже не самой тюрьмы, а того, что в пенетициарной системе быть не должно: пыток, грязи, прочих лишений, плохой еды и полного отсутствия свободы, – говорит Ольга Романова.
Реплика социолога Алексея Левинсона:
Весь ужас тюрьмы в неформальных практиках. Правозащитники борются не с законом, а с нарушениями закона со стороны тех, кто его должен соблюдать. Нас душит нелюбовь к формализации практик.
Ответ Ольги Романовой:
Есть тюремное служение. Места лишения свободы должны быть открыты для гражданского участия. Во Франции один дедушка каждый день приходит в тюрьму с собакой: это хорошо, когда заключённые играют с собакой. А у нас если при проверке в зонах находят кошек – сжигают: не положено.
Иван Микиртумов, философ, преподаватель Европейского университета в Санкт-Петербурге.
Партия 14% – трезвомыслящие, вменяемые, ответственные люди. Современный протест – это креативный класс, люди, культивирующие мышление, ответственность и вменяемость, готовность к диалогу, законопослушные легалисты. Пусть, дескать, полиция защищает закон… Ответ на это – показательные репрессии. Здравомыслящее меньшинство не может принудить власть к диалогу.
Репрессии приносят партии 86% удовольствие. Оно должно ассоциировать себя с дубинкой, полицейским или человеком, отдающим приказ: наказывают «плохих парней».
Приятно, когда сажают олигархов, наказывают Украину, ликвидируют предателей. Провоцируется радость, ликование и гордость. Но не так, чтобы нести ответственность за совершенное действие. Но это стёртые аффекты, усечённые: не гнев, а обида, не страх, а тревога. Всё так, чтобы аффект не приводил к действию.
Теперь россияне начинают понимать: удовольствия, которые им предлагалось разделить – какие-то стыдные. Что-то не то в эмоциях, которые предлагается испытывать. Но групповая интеграция (внутри 86%) отсутствует, социальные
понятия не различены, мнения не артикулируются. В такой ситуации когда у режима случается своё 9 января, публичная коммуникация превращается в тотальное насилие.
Оксана Мороз, культуролог, руководитель магистерской программы в МВШСЭН («Шанинка»), креативный директор Фонда Егора Гайдара.
С помощью терминов «травма» и «пограничное расстройство» общество интериоризирует психологическое страдание, делая его проработку и переживание частью личной и социальной идентичности. Травма становится частью идентичности.
Как обиды и извинения – вырабатывается культура обид, установления виноватых.
У всех болит, все обижены и оскорбляются. Но если все вокруг травмированы, и вам говорят, что вы тоже травмированы, возникает ретравматизация: вы тоже становитесь травмированы. Даже если не были до сих пор.
Является ли советское – родовой травмой и источником расстройства? Мы присвоили себе тезаурус разговора о травме, но плохо себе представляет его источник.
Мы начинаем деколонизировать травму. Травм на коллективном и историческом уровне – много.
Но надо ли говорить о себе как о жертвах, формировать нарратив униженных и оскорбленных?
Жюли Реше, философ, психоаналитик, преподаватель Школы перспективных исследований ТюмГУ.
Коллективная травма состоит из множества индивидуальных.
Нет никакой «здоровой психики», лишенной всех этих травм и расстройств. Мы все неизлечимо больны.
Нет «здорового человека», как нетравмированного, избавленного от депрессии и стресса. Ранимость становится последним оплотом идентичности.
Если ты жертва – тебе нужна помощь. Определять себя через болезнь очень опасно. Это репрессивный механизм – несоответствие некоему идеалу.
Но если бы мы не выработали саму возможность думать о новом, возвращаться к болезненному, мы не могли бы развиваться. Травма, стресс – это реакция на новое, на новый опыт. Иначе не бывает.
Людмила Петрановская, психолог, педагог, публицист.
Можно ли переносить на общество то, что мы знаем о человеке? Насилие – всегда стресс. Дети, пережившие опыт жестокого обращения, могут не получить травматического следа, если их способность совладать с этим оказалась выше. Например, следовать более безопасному поведению.
Альтернатива этому – стратегия избегания, генерализация опыта. Например, человек может потерять способность выходить из дома. Предпринимает избыточные меры предосторожности и теряет контакт с реальностью.
Невроз проявляется приблизительно так: только бы избежать побоев, «всех посадят», Егор Жуков против феминисток…
Та же логика преувеличения у власти: сегодня пластиковый стаканчик, завтра булыжник. Но тут хотя бы сохраняется «избегание насилия».
Следующий вариант – идентификация с агрессором. Мир устроен так, что в нём побеждает только сильный. И сильные всегда бьют слабых. «Бить – это нормально». Все – либо агрессоры, либо жертвы.
Третий вариант: роль жертвы становится стержнем в идентичности. «Меня били потому, что я такой».
Это результат систематического насилия (домашнего) и отсутствия помощи. Когда нет возможности избегания насилия. «Тебе сегодня прилетит, потому что папа сердит».
В нашей истории есть все параметры злокачественного насилия, от которого никуда не деться.
Поэтому и стратегии те же: «Посадили – нечего было по улицам ходить в выходной», и, с другой стороны, «упали доходы – это вам за Крым прилетело».
Что с этим делать? «Жить и работать дальше» – не получается: надо направить лучи сострадания на пережитое, иначе страница не переворачивается. Вторая крайность – поддерживать идентичность травмы, жертвы, всюду искать, где меня ранили.
Потому очень важно понимать… Даже самые противные достойны сочувствия. И травма лечится другим опытом, позитивным. Морок спадает – и оказывается, есть другая реальность. Оказывается, что и доверять можно, и сказать «нет, я не хочу» можно. Тогда и возникнет возможность диалога.
Источник: https://zasekin.ru/edition/politika/27983